Социальные воззрения Толстого более прямо, чем его религиозно-этическое учение, отразили противоречия буржуазного общества и отчаянное положение крестьянских масс в период от реформы 1861 г. до революции 1905 г.

Толстому удалось создать правдивую картину ломки исконных устоев жизни, а именно, разорения помещичьих хозяйств и попыток дворян, вчерашних крепостников приспособиться к новым аграрным отношениям; обнищания обобранного реформой крестьянства; безысходного существования городских низов; чиновничьего грабежа; равнодушия и продажности власти бессилия честных представителей русского общества внести в жизнь, уродливость которой они хорошо сознавали, какое-нибудь разумное начинание; наконец, беспомощности революционеров народнического типа.

В процессе осмысления происходивших в России событий Толстой поставил и пытался разрешить целый ряд теоретических проблем применительно к области общественной жизни. Он стремился разобраться в законах общественного прогресса, выяснить различные тенденции капиталистических отношений вообще и в России в особенности; большое внимание он уделил проблеме государства и церкви, высказал свое отношение к революции; своеобразно рассмотрел вопрос о роли личности и народных масс в истории. Как мыслителя и как художника его, конечно, интересовала общественная роль науки, искусства и культуры вообще. И хотя названные социологические проблемы рассмотрены Толстым под углом зрения все той же концепции смысла жизни, тем не менее, в его суждениях содержится немало оригинальных мыслей, своеобразных подходов и глубоких наблюдений.

Затронутые Толстым практические и теоретические вопросы социальной жизни были одинаково близки всем направлениям русской общественной мысли второй половины XIX в. Поэтому он органически вписывается в историю теоретических исканий, начиная от Радищева и декабристов и кончая марксизмом. В той или иной степени его искания перекликаются с взглядами славянофилов и неославянофилов, с теориями революционных демократов-шестидесятников и народников. Подобно славянофилам, Толстой отрицал западную цивилизацию, воспевал патриархальную старину и приписывал идеализированному им народу религиозность и смирение. Увлекаясь Герценом, Толстой особенно ценил у него разоблачительную критику российских порядков, а в Чернышевском видел последовательного защитника угнетенного крестьянства, хотя и не одобрял склонность последнего к “крайним мерам” и пропаганду социализма. В деятельности и во взглядах Толстого можно обнаружить народнический элемент. Он по-своему “ходил в народ”. Трудно говорить о прямых влияниях, но у Толстого и у народнических теоретиков встречается поразительное сходство в трактовке прогресса и его двойственности в отношении к имущим и неимущим (Лавров), в понимании проблемы “разделения труда” (Михайловский), в отношении к государству и официальной наук (Бакунин).

Еще в начале 60-х годов Толстой в статье “Прогресс и определение образования” с большим сомнением высказался о возможности существования общих законов истории, а за понятием прогресса отказался признать какую-либо значимость. “Прогресс вообще, во всем человечестве, есть факт недоказанный и несуществующий для всех восточных народов, и потому сказать, что прогресс есть закон человечества, столь же неосновательно, что сказать, что все люди бывают белокурые, за исключением черноволосых”. Тогда же он обратил внимание на то, что прошедшее является основанием для будущего, но часто как раз наоборот — преградой для него, что благосостояние людей меняется, причем неравномерно в отношении к разным слоям общества. Следуя Руссо, Толстой ставит вопрос так, что вообще должно считать благосостоянием — улучшение ли путей сообщения, распространение книгопечатания, освещение улиц, увеличение богаделен или первобытное богатство природы с ее лесами, дичью, рыбой, физическим развитием человека, чистотой нравов и т. п. Одни люди за прогресс принимают увеличение материальных удобств, другие — совершенствование социального устройства, третьи — рост науки, культуры и искусства, нравственности, равенства и свободы и т. д. А это значит, что “человек, который бесстрастно будет относиться ко всем сторонам жизни человечества, всегда найдет, что прогресс одной стороны всегда выкупается регрессом другой стороны человеческой жизни”. Прогресс был бы благом, если бы выгоды его бесспорно перевешивали невыгоды. Но на деле все обстоит иначе.