Диалектика всегда привязана к качественной определённости объекта своего исследования и заставляет делать её это логика, логическая последовательность мышления. Если бы Гуссерль был последователен, то по аналогии с древними греками он бы считал, что логика определяет смысл логической монады, а смысл переживания определён монадой эмоциональной, но он додумался только до антиредукционного разделения этих областей и не пошёл дальше. В душе он был сомневающийся эмпирик и его титанические усилия вырваться из эмпирических пут эмоционально были поддержаны мировой философской общественностью, но так до конца и не поняты. Второго Платона или Гегеля не получилось. Эмпиризм в истории философии постоянно меняет свои формы, подвергая критике прежние. Сегодня критическая антифеноменологическая волна идёт в русле эмпирических аргументов. Не хотелось бы, чтобы с водой был выплеснут и ребёнок (то есть эта самая попытка вырваться из пут эмпиризма).

Пожалуй самым загадочным явлением в эмпирической психогии является интуиция и вокруг неё процветают спекуляции. Но если исходить не из термина, а из сути явления, то интуиция со времён Платона противопоставлялась интроспекции, которая тесно связана с рефлексией. Интуиция не являлась отрефлектированной, узревание эйдосов в актах сущностной интуиции у Платона было вне рефлективных рамок. Рефлексия довольно субъективный феномен, а потому поиск через её посредство интуитивной истины просто не может реализоваться. [73, С. 43]. Плотин в «Эннеидах» отмечал, что когда душа познаёт что-либо, то разум души в этот момент не имеет возможности отразить свою диалектику: « . разум мыслит тогда без представления о себе самом, когда душа познаёт что-либо», тогда «среди представлений в области разумного отсутствует представление о сущности разума» [Enn. I 4,10].

Классическая интуиция претерпевает трансформацию в гуссерелевской феноменологии. По мнению Брентано методологическая основа эмпирической психологии - внутреннее восприятие, внутренний опыт. Свойством этой интроспекции он считал самоочевидность и непосредственное сознание переживаний. Его ученик Гуссерль справедливо оценил этот подход как натуралистический и решил обратиться к интуиции, однако далеко уйти от своего учителя не смог. В основе всех его построений лежит явление рефлексии (так называемый монизм рефлексии). Задача рефлексии - быть философской интуицией, акты рефлексии носят интуитивный характер [129, Гл. 7]. Интроспекция у него тоже выступает в качестве философской интуиции - это специфический способ рефлексии и интуиции. Но, как известно, рефлексия равно как и интенциональность являются элементами интроспекции, которая немыслима без них. В ответ на обвинения в том, что Гуссерль банальную эмпирическую интроспекцию пытается выдать за интуицию, он часто повторяет: «не путать эти три различных явления». Кто-то не путает, а ему это не удаётся.

Интуиция Гуссерля переживающая, а следовательно, не дискурсируема ни при каких условиях. Интуиция, как феномен сознания, создаёт смысловое поле, но этот смысл исчезает как только его пытаются уловить. Для чего такой смысл нужен и как вообще о нём можно говорить – непонятно. Но у самих феноменологов иное мнение: Э. Левинас пишет, что в философской интуиции «рефлексия полагается как акт, в котором сознание становится для самого себя эксплицитно ясным» [130, с. 123]. В эмпирической психологии ясность в феномен сознания вносила дискурсия интуиции, а в феноменологической - ощущение некоторого неопределённого переживания. Ясность сомнительная, но «глубокомысленная». И хотя по Гуссерлю феноменологически-интуитивное созерцание сущности не имеет ничего общего с иррациональной, мистической интуицией, основание их концепций (неопределённое, непонятное переживание) мало чем отличается. Но такая трактовка интуиции возникла в русле интуитивизма. Переживающая монада живёт переживаниями, а смысл для неё равнозначен бессмыслице. Смысл возникает в интеллектуальной монаде, где он может возникнуть и по поводу конкретной эмоции, но это смысл-для-себя, смысл эмпирический и опосредованный.