Функции науки в этих условиях тоже существенно изменяются (3). Она имеет право на существование только в качестве «денотативной игры», где истина является только одним из внутренних правил этой игры. Жан-Франсуа Лиотар (4), занимавшийся проблемами научного знания в постмодернистской культуре, интерпретирует современную науку с точки зрения лингвистической философии, понимая ее как определенный вид повествования, языковой игры. Философ диагностирует распад единства знания, которое поддерживалось метанарративами. Постмодернизм определяется Лиотаром как недоверие к метаповествованиям, которые рассыпаются на множество самостоятельных языковых элементов, теряющих свою легитимирующую роль. Таким образом, если классическое знание предполагало лишь один тип языковой игры, характеризуемый такими основными ценностями, как истина, объективность, то постнеклассическая наука определяется ценностным плюрализмом языковых игр, неопределенностью, неполнотой, неверифицируемостью, парадоксальностью. Согласно Лиотару, постмодернисткая наука не препятствует появлению большого количества малых нарративов, является нестабильной и открытой системой, где поиск нового знания осуществляется через введение новых правил игры. В связи с этим и проявляется внимание к принципам паранауки, которая в контексте культуры получает право на равноправное сосуществование наряду с другими феноменами культуры, в том числе и право вести диалог с ними.

Помимо изменения социально-культурной ситуации, на активизацию паранауки влияет также и ситуация с изменением самих форм внутринаучной рефлексии, порождаемых внутренними закономерностями развития научного знания, что наиболее глубоко затронуло характер естественнонаучного знания, собственно являвшегося законодателем норм в науке. В этом контексте необходимо говорить о поиске нового статуса рациональности. Необходимость же такого поиска заключается в осознании того факта, что классическая научная рациональность не в состоянии адекватно соответствовать новой научной картине мира. Ориентация на объективизм, стремящейся элиминировать все чувственные и аксиологические критерии из познания, была подвергнута пересмотру и критике в неклассическом, а затем и в постнеклассическом типе научной рациональности (5).

Открытия и достижения науки XIX-XX вв. (теория относительности квантовая механика и др.) выявили противоречивую природу реальности и невозможность ее описания при помощи методологии классической парадигмы. В связи с этим появились новые методологические установки (методы кибернетики, системного подхода и др.) и принципы («принципы открытости и саморегуляции сложных систем»), которые предлагают качественно иные способы интерпретации действительности, понимание ее принципиальной нелинейности. Философское осознание и осмысление этой ситуации неустойчивости, этого состояния «научной смуты», когда нет четкой единой основы знания, осуществлялось и осуществляется философией постмодернизма. Как отмечает Н.С.Автономова (6), с точки зрения искомой новой рациональности нет ничего предельного ни в области эмпирического, так как эмпирические факты теоретически нагружены, ни в области рационально теоретического, так как само понятие рациональности зависит и от мировоззренических и культурных предпосылок, нет ничего нейтрального, нет ничего вовсе незначимого, так как все зависит от контекста осмысления, нет ничего чистого, нет ничего раз и навсегда достигнутого, нет ничего раз и навсегда гарантированного.

Поиски новой рациональности привели к переосмыслению проблемы взаимоотношения рационального и иррационального, с критериями последнего связываются принципы паранаучных дисциплин. Как отмечет В.Н.Порус, возвращение интереса к принципам паранаук наблюдается еще в романтическом образе науки. Романтизм выступил как реакция на кризис предельно рационалистических установок, для него характерно стремление вырвать человека из жестко детерминированных схем действительности, вернуть утраченную целостность человека с природой. Романтики обратились к чувственному миру индивидуальной личности, элиминированной объективизмом науки, выступили за подлинно человеческую науку – науку о «всеобщей и вечной жизни одушевленной Вселенной, с которой человек слит в непосредственном единстве созерцания и чувства» (7, С.24). Романтики ощущали явную недостаточность и ущербность научной рациональности, не выступая против разумности, так как разум присущ природе как «единому одухотворенному организму», расширяли основания рационального, вводя в него символический и духовный (мистический) опыт, тем самым делая востребованными те натурфилософские представления, которые являются основанием познания мира в паранауке. По мнению В.Н.Поруса, это попытка расширенного понимания рациональности, при «котором сфера интеллекта и опыта как бы вбирает в себя сферу мистического переживания, чувства» (7, С.53).